Душа в чемодане. Записки бортпроводницы - Екатерина Русина

Нарине́

Закончилась моя маленькая власть. Закончилось моё уютное одиночество, к которому я начала привыкать и которым начала весьма дорожить. Ко мне переезжает Нарине́. Конечно, я итак довольно пожила одна, она сильно задержалась с переездом – никак не могла собрать вещи и решиться, ведь до этого она жила у каких-то родственников в Москве, и, насколько я понимаю, жила весьма хорошо, о ней там заботились, и условия жизни были достойные, но ездить оттуда в аэропорт очень уж долго. Наша квартирка не идет ни в какое сравнение с приличным жилищем в Москве, так что понятно, почему она не торопилась, хотя всё уже было оплачено. Итак, в моем скромном обжитом уголке появляется невероятная куча вещей Нарине́, все полки и шкафы разом заканчиваются. Даже немного грустно смотреть на то, как мой устоявшийся покой рушится. Нарине́ грустно от того, что теперь надо жить в таком жутком месте, мне – потому что теперь придется делить дом с кем-то еще. Снова. Зато теперь не будет одиноко, рядом будет человек, способный понять моё негодование по поводу томатного сока или ранней Анталии. Как ни крути, вместе веселее!

У меня возникает необоснованное чувство стыда, что ей приходится жить в таких условиях. Будто она приехала ко мне в гости, а я живу в унылой конуре с обшарпанными стенами, и у меня нет даже холодильника. А она такая принцесса, изящная и красивая, привыкшая к всецелому комфорту, изнеженная и хрупкая, что мне её жаль – как же она будет существовать в этом холоде, спать на этом затхлом скрипучем диване, вешать свои дорогие платья в полуразвалившийся гнилой шкаф? Я вроде как не виновата в этом всём, она сама пошла́ на это, и всё же возникает неловкое стеснение, что я могу жить в таких условиях, а ей это в тягость, значит, я… Военный сухарь, а не настоящая девушка?

Как-то нашей семье пришлось жить на втором этаже банного корпуса в нашем гарнизоне, в крошечной комнатке, бывшей столярной мастерской. Мы не жаловались, в общем-то, но, когда я шла с ребятами из школы и они говорили: «А давай к тебе в гости зайдем», у меня сердце уходило в пятки, я краснела и всячески отговаривала их от этой затеи. Дети такие злые, они смеялись надо мной потому, что у меня слишком бледная кожа и слишком длинные волосы, или что у меня рюкзак не модный, так что бы они со мной сделали, узнав, где я живу?!

Сейчас, в этой квартирке, во мне роится примерно то же гаденькое чувство. Не потому что мне тут плохо, а потому что мне всё равно где жить, а людям это непонятно.

27 мая 2008 г.

Как ни странно, снова Монастир. Этот рейс, определенно, лучше, Анталии – больше налёт и спокойнее пассажиры. Стоянка в Монастире обычно случается в ночное время, так что я понятия не имею, как он выглядит, и для меня это просто рабочая смена от взлета до посадки. В густой темноте мелькают смуглые лица сотрудников аэропорта, чувствуется легкая приятная прохлада, слышится шелест редких пальм и глухой шум вспомогательной силовой установки. Разбросанные ощущения – усталость после довольно длительного ночного полета, настойчиво клонит в сон, а в воздухе неприступный запах моря, которое мы не увидим. Всего пять минут на трапе, шейный платок трепещет на ветру, голова тяжелая от слишком туго стянутых волос, ноги гудят от напряжения. Только пять минут, и мне пора раскладывать пледы по багажным полкам. Мимолетное ощущение, что я на самом деле где-то побывала.

Монастир – это небольшой портовый городок, к нему примыкает район Сканес с массой отелей, растянутых по побережью аж на шесть километров. Арабские древние постройки, мавзолей первого президента Туниса, кафе и ресторанчики. В отелях множество программ по оздоровлению, очевидно, что этот курорт не для буйных дискотек и пьянок. Лично для меня это только плюс, так как пассажиры ведут себя прилично на борту. В салоне почти пятьсот человек, и все они могли бы рассказать мне, как они провели время в этом загадочном уголке, который я никогда не увижу. Но у меня нет привычки заводить беседы с пассажирами, только если они сами на этом сильно настаивают. А настаивают они крайне редко. Так что до свидания, город-невидимка.

29 мая 2008 г.

Завтра первый день лета и у меня выходной! Можно будет поехать в Москву, погулять в Сокольниках, на Чистых Прудах, побродить по Красной Площади, рассматривая туристов из разных стран, легко соглашаясь на просьбы их сфотографировать. Потом пешком пройтись до метро Третьяковская и посидеть в любимом кафе «Апшу», читая первую попавшуюся книгу с полки, дописать письмо Сэру Ёжику и опустить его в ближайший почтовый ящик. А еще долго стоять на Чугунном мосту, рассматривая движения воды и солнечные блики. В конце концов, можно просто побыть собой, не бортпроводником, не девушкой в красивой форме, а просто собой, той самой, что иногда чувствует себя страшно одинокой и не хочет улыбаться через силу.

Сегодня рейс в Хорватию, город Пу́ла, последний рейс в этом месяце. Это всего четыре часа лёта туда-обратно, за которые можно успеть полюбоваться малахитовым пейзажем под крылом самолета, вдохнуть свежий воздух Адриатического моря, стоя на трапе в ожидании пассажиров. И, конечно, это не Турция, и это чувствуется по добродушным лицам людей на борту.

31 мая 2008 г.

Детский рейс

Болгарский портовой город Ва́рна на Черноморском побережье пережил за свою многовековую историю и осаду, и оккупацию, и власть Османской империи, но сегодня ему предстоит новое испытание, не уступающее по своей опасности и разрушительности всем перечисленным событиям. На этот раз в эту историю втянута и я. Однако, обо всем по порядку.

Наш уютный Боинг 767 привычно и обыденно готовится к вылету, нагружается телегами с питанием, заливается вода, заполняются топливные баки, служба уборки приводит в порядок салон после выполненного рейса в Красноярск. Наш экипаж привозят на борт слишком рано, и мы толкаемся с лётными сумками, в чистенькой свежей форме среди больших черных мешков с мусором, натыкаемся на шланги пылесосов и скользим на мокрых тряпках. Обычно под конец рейса меня не волнует, как выглядит форма, но в начале всё же хочется смотреться опрятно. Некоторое время мы мешаем друг другу готовить борт, но вскоре уборка уходит и всё становится на свои места. Теперь мы спокойно, без лишней суеты, проверяем аварийно-спасательное оборудование, кресла, двери. Шеф беседует с командиром, техники бродят вокруг самолета, проверяют шасси, двигатели, хвостовое оперение. Ни с чем не сравнимый момент созерцания, тихого единения с атмосферой, с самолетом. Есть я и есть самолет, и я почти чувствую его дружескую поддержку. Но сегодняшняя тишина перед вылетом не глубоко умиротворяющая, она гнетущая, как затишье перед бурей, нервная, гулкая.

Шеф бодро объявляет по громкой связи о прибытии пассажиров, и мы встречаем их, кто в начале салона, кто в конце, я – в середине. Уже через пару минут испаряется только что витавшая здесь тишина. Так всегда бывает, сначала борт только наш, пока мы готовим его, как дом перед приходом гостей, но всё меняется, когда приходят ОНИ. Как нам говорили на учёбе: «Никогда не забывайте, что вы хозяева на самолете, а пассажиры – гости, не позволяйте им лишнего». Я часто вспоминаю об этом, чтобы не начать волноваться перед конфликтным пассажиром или чтобы подбодрить себя в борьбе с нарушителями порядка. Бывает, сложно выпроводить из своего дома перебравших гостей, а здесь такого варианта нет вообще, остается только ждать конца вечеринки. Но это не рядовой случай, я вдруг начинаю понимать, что здесь происходит нечто труднообъяснимое. Всматриваюсь в толпу пассажиров, непривычно звонкую, возбужденную, практически гудящую как рой пчёл. Что же не так? Запах сигарет или алкоголя я бы почувствовала за милю, так что нет, тут другое. Чемоданов вроде тоже никто с собой не тащит, разрушая интерьер самолета. И, тем не менее… Постойте, а где же… взрослые?! И тут я ошеломленно понимаю, что за всё время встречи пассажиров мимо меня не прошел ни один взрослый человек! Панически осматривая борт, нахожу-таки в середине и в конце салона всего человек пять, которые ростом повыше остальных – надеюсь, что взрослые. Да что тут происходит, как это вообще возможно? Загрузка на сегодняшнем рейсе – 215 пассажиров, если учесть, что максимум пять человек из них взрослые, то у нас на борту 210 детей! От несмолкающего крика, смеха и летающих над головой предметов вроде мягких игрушек или мячей, сердце уходит в пятки. Нам, что, лететь с ними?! Вспоминается роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух», где самолет разбивается, все взрослые погибают, а группа детей выживает и начинает самостоятельную жизнь на необитаемом острове. Ничем хорошим детские игры, конечно, не заканчиваются. Автор явно написал эту книгу после такого рейса.